Российское общество находится под серьезным влиянием тюремных нравов, хотя подавляющее большинство граждан не имеют личного тюремного опыта. Такой результат получили социологи Левада-центра. Эксперты объясняют тягу многих жителей России к жизни «по понятиям» их особыми отношениями с государством. По их мнению, главный фактор, который роднит простых граждан с заключенными, — бессилие в отношении людей, облеченных властью.
Левада-центр специально для «Газеты.Ru» провел социологический опрос о влиянии нравов криминального мира на повседневную жизнь россиян. В ходе июньского исследования социологи выяснили, что почти половина жителей России так или иначе знакомы с преступными «понятиями».
Согласно этим данным, 38% респондентов имеют о них общие представления, 5% знакомы хорошо, а 3% стараются придерживаться образа жизни в соответствии с канонами преступного сообщества.
Собственные представления о ворах в законе имеют 87% опрошенных. Большинство по-прежнему считает их такими же преступниками, как и всех остальных, либо наиболее опасными представителями криминального мира.
Однако 12% россиян полагают, что воры в законе «выполняют важную социальную функцию, оберегая общество от беспредела». Столько же убеждены, что «настоящих воров» уже не осталось.
При этом только 2,5% респондентов признались, что имеют личный тюремный опыт. У 14% опрошенных такие испытания выпадали на долю их близких родственников.
Если рассматривать абсолютные цифры, то, по официальным данным Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН),
на 1 июня текущего года в местах лишения свободы содержались 688,6 тыс. человек. Их охраняют 337,6 тыс. сотрудников уголовно-исполнительной системы.
Нужно учитывать еще и постоянную ротацию обеих категорий граждан, членов их семей, а также наличие еще более миллиона сотрудников МВД и других правоохранительных органов. Таким образом, действительно можно говорить о миллионах людей, так или иначе соприкасающихся с преступным миром и его законами.
«Призонизация» (от англ. prison — тюрьма) — такой термин использовал скончавшийся в январе 2013 года известный российский правозащитник, руководитель Центра содействия реформе уголовно-исполнительной системы Валерий Абрамкин. Этим словом он, сам в 80-е годы шесть лет просидевший в советских лагерях, описывал влияние тюремного быта, языка, культуры, норм, традиций и обычаев на все общество. «Это уникальный для России случай, когда иноязычное слово не требует перевода, более того, звучит для русского уха куда выразительнее, чем для западного, — призонизация. Это вроде как жить при «зоне».
Всякому известно: при зоне и живем», — объяснял правозащитник степень такого влияния на российскую повседневность.
«Что касается данных опроса, «Левада» уже проводил подобное исследование, еще когда Юрий Александрович был жив, — рассказал «Газете.Ru» доктор социологических наук Антон Олейник. — В работе «Советский простой человек» он приводит данные о том, сколько жителей СССР и постсоветского пространства имели родственников среди сидевших. Там цифры больше, чем те, которые опрос показывает сейчас».
По словам Олейника, исследовавшего тюремную субкультуру, в советское время людей за решеткой было значительно больше, однако это отнюдь не означает, что влияние лагерных традиций ослабевает.
«Меньше людей имеют опыт непосредственного столкновения с этой системой, но при этом все больше людей, напрямую не связанных с этой субкультурой, находят ее элементы значимыми в своей повседневной жизни, — считает социолог.
— Судя по рейтингам радио «Шансон», каждый десятый москвич слушает эту радиостанцию. Эти цифры необъяснимы, если исходить из доли реально сидевших людей. Связь большинства с тюрьмой проходит даже не через родственников, а через некий повседневный опыт, который может иметь определенное избирательное родство с тюремным.
Главный фактор, который роднит всех россиян с заключенными, — бессилие в отношении людей, облеченных властью».
По словам исследователя, институт «воров в законе» и различных криминальных авторитетов — это в первую очередь третейский суд в тюрьме, альтернативный формальным институтам правосудия.
«В этом и привлекательность. Когда человек не может найти правосудия в лице формальной юстиции, он находит его в лице «смотрящих» или «воров в законе», причем более человечное,
— рассказывает социолог. — В этой среде вопросы решаются, что называется, «по-людски», то есть более понятным человеку образом. На уровне метафоры можно назвать это своеобразной системой обычного права».
Винить СМИ в тиражировании привлекательного образа криминальных авторитетов, как это часто делают представители правоохранительных органов, Олейник не спешит. По его мнению, главная причина распространения подобных представлений в обществе заключается в том, что сама власть «относится к своим гражданам, как сотрудник пенитенциарной системы к лицу, отбывающему наказание».
«Пока будет работать система «Я начальник, а ты дурак», людям нужна будет альтернатива», — продолжает Олейник.
С ним во многом согласен бывший начальник психологической службы управления ФСИН Татарстана, член общественной наблюдательной комиссии за соблюдением прав человека в местах лишения свободы полковник Владимир Рубашный. Тюремный психолог с 18-летним стажем, он также считает, что удивляться влиянию криминальной субкультуры не стоит.
Еще во время своей службы в начале 2000-х годов Рубашный с коллегами проводил исследования о влиянии неформальных криминальных авторитетов на повседневную жизнь внутри учреждений уголовно-исполнительной системы.
«Все начальники отрицали само наличие «смотрящих» в своих зонах. Считалось, что «черных» зон у нас в Татарстане не было, — рассказывает Рубашный. — Но, по данным наших исследований, ситуация оказалась иной. Почти все заключенные из 10—12 зон Татарстана говорили, что придерживаются тюремных понятий и законов, что в случае проблем пойдут к авторитетному заключенному, что доверия к администрации нет и к положительно характеризующимся осужденным, сотрудничающим с администрацией, доверия нет».
По его словам, представители самой многочисленной в лагерях прослойки осужденных — так называемые мужики, не относящие себя к «идейным преступникам», все равно стараются придерживаться понятий, транслируемых «ворами в законе». «Потому что беспредел со стороны одних осужденных по отношению к другим бывает, но его на порядок меньше, чем со стороны сотрудников ФСИН и других всевозможных правоохранительных органов», — считает Рубашный.
Сам бывший сотрудник ФСИН относит себя скорее к тем 12% жителей России, которые считают, что «воры в законе» выполняют важную социальную функцию.
«Может быть, качество «воров в законе» изменилось, потому что общество изменилось, происходит всеобщая коммерциализация. В тюрьме тоже многое изменилось в сторону товарно-денежных отношений в духе «моя тумбочка — вот мой товарищ». Раньше, например, была у заключенных солидарность и на воле, — рассуждает полковник внутренней службы. — Если где-то администрация начинала неправомерные действия, могли к сотрудникам подойти, сказать, что нельзя выходить за рамки полномочий своих. Сейчас в Копейске том же (в колонии города Копейска в конце прошлого года прошла нашумевшая акция протеста осужденных.) этого не было уже. Хоть там и кричали о влиянии извне, это все пустой звук. Если бы это влияние было, острая ситуация не возникла бы. Никаким смотрящим эти волнения не нужны, их задача — чтобы было все тихо, спокойно».
При этом психолог посетовал, что даже в самом тюремном ведомстве, по его мнению, никто всерьез не занимается изучением субкультуры преступного мира. «Когда я учился в Академии ФСИН, видел какие-то статейки на эту тему поверхностные, но в основном сотрудники все это познают на местах. Чтобы вот сесть и поговорить о «понятиях», я такого ни одного семинара, лекции специальной в своей практике не помню, — рассказывает Рубашный. —
В стране с таким богатым криминальным прошлым никто всерьез не занимается изучением этой проблемы».
Об этом говорится поверхностно и вяло, никто всерьез не изучает, сетует эксперт. По его мнению, сейчас даже криминальной психологии в стране как таковой нет.
«Ведь сейчас даже наша дорогая и безумная Дума признала, что мы живем «по понятиям». Последние принимаемые законы, фетиш с гомосексуализмом — это самые устойчивые и распространенные представления о «понятиях». Опять же все силовые ведомства этим пропитаны», — объясняет Рубашный.
При этом, по его словам, особенность тюремной субкультуры в том, что изгоем признается только пассивный гомосексуалист. «Причем эта роль чаще вынужденная и навязанная. Как и всей нашей стране. Как у нас все говорят? Пошел к начальнику на ковер, что с тобой сделали? «Трахнули», начальник тебя «нагнул», — объясняет Рубашный. — Это факт наказания».
«В нашем понимании «активный педераст» — это начальник, — говорит правозащитник. -— Он имеет право «насиловать» своих подчиненных».
При этом, по словам Рубашного, в тюрьме «институт обиженных или опущенных» возник не случайно и имел рациональную основу. «Я буду говорить крамолу, но в каком-то смысле он нужен, — уточняет психолог. — Речь не обязательно о насилии: можно облить человека мочой, провести половым членом спящему по губам — все это будут факты, исключающие человека из сообщества. Достаточно одного такого жеста, и ты в этой среде на всю жизнь лишен своих прав. Это серьезный стимул, чтобы никогда не допускать таких моментов, за которые можно оказаться в таком положении. В тюрьме это может быть оправдано, но на воле у меня вызывает большие сомнения психическое здоровье людей, распространяющих такие нормы».
Отставной полковник ФСИН также напоминает, что музыку, называемую шансоном, сотрудники пенитенциарного ведомства слушают чаще, чем осужденные.
«Да чего там, вы посмотрите, у нас в стране целое радио есть. Если страна вся как тюрьма, чему удивляться?» — задается вопросом Рубашный.
Координатор правозащитного проекта Gulagu.net Дмитрий Пронин, в прошлом бизнесмен, осужденный на несколько лет лишения свободы, объясняет тягу простых людей к преступным ценностям правовым нигилизмом самих сотрудников правоохранительных органов. В 2005 году Пронин сам оказывался в ситуации, когда его пытались обвинить в организации бунта заключенных в колонии города Льгова Курской области.
«Только никакого вмешательства криминалитета там не было, была спонтанная акция, когда 900 человек вскрыли себе вены, протестуя против очередного случая издевательств. Уже после того, как ситуация успокоилась и начальника отстранили от должности, они были, конечно, рады, что зона «разморозилась» (стала менее подконтрольной администрации. — «Газета.Ru»), — рассказывает Пронин. —
Но вся эта тяга простых людей к криминальным авторитетам оправдывается только за счет беспредела со стороны правоохранительных органов».
Социолог Антон Олейник согласен с выводами Пронина об истоках влияния криминальных авторитетов. «Но ситуация по сравнению с недавним прошлым сильно изменилась. Вариант ответа «настоящих воров в законе уже не осталось» также корректный, — уточняет Олейник. — Сейчас действительно все больше людей считают, что и криминальные авторитеты встроены в систему».
Такая потеря контроля, по его словам, происходит не за счет укрепления авторитета правоохранительной системы:
«Например, по тем данным, которые сейчас поступают, нишу преступной субкультуры в тюрьмах активно вытесняет радикальный ислам».